Дом №12

Доходный дом. В 1889 г. пристроен к более старому зданию.
Народник Ипполит Мышкин в деревянном флигеле в 1874 году организовал типографию для издания нелегальной литературы.
В главном доме в разное время жили: пианистка А.П. Островская, художник С.И. Вашков, советский писатель В.П. Катаев.

В.Н. Фигнер: «В декабре (1884 г.), в день рождества, вся тюрьма была потрясена сценой в одной из камер. За раздачей ужина мы услыхали звон металлической посуды, упавшей на пол, шум свалки и задыхающийся нервный голос, который говорил:

— Не бейте! Не бейте! Казните, а не бейте!

Это был Мышкин — одна из самых многострадальных фигур русского революционного движения.

Мещанин города Москвы, Мышкин владел небольшой типографией на Арбате. Наборщиками была интеллигентная молодежь; все работающие вместе с Мышкиным жили коммуной в том доме, где помещалась типография.
С.А. Иванова очень мило рассказывает, как она попала в эту дружескую коммуну. Провинциальная барышня с Кавказа, она оставила родных, чтобы увидеть свет и найти тех умных, развитых людей, о которых говорили хорошие книжки. Они-то и потянули ее вдаль из глуши с ее мелкими интересами. Приехав в Москву без средств, но с желанием работать, она с первых же дней должна была искать занятий и после нескольких более или менее удачных попыток устроиться наткнулась на указание — просить работы в типографии Мышкина. Мышкин принял ее. Мало-помалу она научилась ремеслу наборщицы, освоилась с молодой компанией, которая по развитию была выше ее и понемногу подтягивала новоприбывшую к своему уровню.

Мышкин был социалистом и находился в связи с теми, кто собирался «идти в народ». В типографии стали набирать нелегальные издания того времени. Это было жутко приятною жутью от сознания, что делаешь что-то опасное и вместе с тем хорошее, и молодежь работала, не думала о последствиях с наивным непониманием, к чему это приведет.

Полиция напала на след нелегальной работы в типографии: произошел обыск, работающие были арестованы; но Мышкина успели предупредить, он скрылся и уехал за границу. Там он составил план отправиться в Сибирь и единоличными силами освободить Чернышевского. В форме жандармского офицера он явился в Вилюйск, в котором содержался Чернышевский, и предъявил исправнику подложный приказ III отделения о передаче ему Чернышевского для препровождения в Петербург. Но исправнику показалось подозрительным, что предъявитель обошел высшую местную инстанцию — якутского губернатора, и он предложил Мышкину отправиться в Якутск, приставив к нему под видом провожатых двух казаков. Мышкин понял, что дело проиграно, и решил отделаться от навязанных спутников: под Якутском он застрелил одного из них, но другой ускользнул и успел скрыться.

Мышкин был пойман, отправлен в Петербург и по связи с лицами, ходившими в народ, предан вместе с ними суду по «процессу 193-х».

Подсудимые этого процесса сговорились выставить одного оратора и поручить ему сказать революционную речь, выработанную сообща. Выбор пал на Мышкина, и он выполнил задачу с энергией и выразительностью, не оставлявшей желать ничего лучшего. Напрасно председатель Особого присутствия Сената Петерс возвышал голос и грубыми окриками старался остановить резкую речь оратора. Все было тщетно: Петерс был вынужден прервать заседание; суд удалился; жандармы бросились к Мышкину, чтобы вывести его из зала, а подсудимые кинулись защищать товарища. Так, среди общего крика и истерических рыданий женщин произошла свалка, неслыханная в летописях суда».

И.Мышкин, из речи на суде: «Наша цель заключается в том, чтобы создать на развалинах существующего буржуазного строя тот порядок вещей, который удовлетворял бы народным требованиям... Строй этот может быть осуществлен не иначе, как путем социальной революции, потому что государственная власть заграждает всякие пути к мирному достижению этой цели, потому что она никогда не откажется добровольно от насильственно присвоенных ею себе прав».

В.Н.Фигнер: «Мышкин, уже просидевший в тюрьме три года до суда, получил по приговору десять лет каторги, но не попал в Сибирь, а был отправлен в централ Харьковской губернии в Печенегах. Там в ужасных условиях он пробыл с 1878 по 1880 год, когда после взрыва в Зимнем дворце, сделанного народовольцами, правительство учредило диктатуру Лорис-Меликова и по его распоряжению каторжане централа были переведены на Кару.

Спустя два года целая партия карийцев, в том числе и Мышкин, бежала с Кары; он добрался уже до Владивостока, когда благодаря отсутствию связей был узнан, пойман и отправлен в Петербург. Его посадили в Алексеевский равелин, где медленно умирали народовольцы.

В равелине Мышкин не раз пытался поднять общий бунт против его убийственного режима: он приглашал товарищей кричать, шуметь, бить и разрушать все, что было под рукой, но призывы не находили сочувствия. Равелин не двинулся. Потом всех перевезли в Шлиссельбург.

Почти десять лет прошли в переходах Мышкина из одного застенка в другой, и вот после всех мытарств и скитаний он попадает в самую безнадежную из русских Бастилий. Это превысило силы даже такого твердого человека, каким был Мышкин. Он решился умереть — нанести оскорбление действием смотрителю тюрьмы и выйти на суд, выйти, чтобы разоблачить жестокую тайну Шлиссельбурга, разоблачить, как он думал, на всю Россию и ценою жизни добиться облегчения участи товарищей по заключению.

25 декабря 1884 года он исполнил задуманное и в январе был расстрелян на том плацу старой цитадели, на котором был расстрелян Минаков».

И.Мышкин — М.Попову: «Единственный путь выйти из этого невыносимого для меня положения — это параграф, обещающий нам смертную казнь за оскорбление действием начальствующего лица».

Рапорт начальника Шлиссельбургского ГЖУ: «...25 декабря 1884 года ротмистр Соколов в присутствии дежурных и старшего унтер-офицера отворил дверь камеры № 30, в которой содержится Ипполит Мышкин, чтобы передать ему ужин, но упомянутый арестант, схватив со своего стола медную вескую тарелку, которая в то время была порожняя, бросил ее в ротмистра Соколова без всяких видимых поводов. К счастью, ротмистр Соколов успел уклониться, и тарелка, пролетев мимо него, вершках в двух, ударилась о перила галереи. Можно предположить, что тарелка, попав в голову, могла бы убить ротмистра Соколова или причинить ему увечье. После того надета была на Мышкина горячечная рубашка, так как он кричал, чем и вызвал беспорядок со стороны других заключенных, выразившийся тоже криками, а именно, начали кричать заключенные: в камере № 11 Василий Иванов, в камере — № 7 Аполлон Немоловский, в камере № 36 Людвиг Кобылянский, в камере № 17 Михаил Попов и в камере № 26 Вера Фигнер (Филиппова)».

В.Н.Фигнер: «Через ближайшего соседа Мышкин завещал, чтобы товарищи поддержали его общим протестом. Но тюрьма осталась неподвижной — она молчала: мы были так разобщены, что дальше одной одиночки завещание не пошло».

И.Мышкин: «Причины, побудившие меня искать смертной казни... следующие: 1) изгладить зло, проистекшее помимо моей воли для всех политических преступников из-за моего участия к побегу; 2) содействовать вообще к гуманному решению тюремного вопроса; 3) насмешки надо мною, что я вел себя в последнее время хорошо исключительно под устрашающим влиянием смертной казни Минакова и 4) показать резкое противоречие между требованиями христианской нравственности и отношением к политическим заключенным».

В одной из камер Старой тюрьмы на крышке стола осталась сделанная чернилами надпись: «26 января. — Я, Мышкин, казнен».

Источник: narovol.narod.ru