Воспоминания Аллы Евгеньевны Кулевской

Алла Евгеньевна Кулевская (урожденная Радомская) родилась на Большой Молчановке — в роддоме им. Грауэрмана, в котором потом появились на свет оба ее сына и старшая внучка. Из роддома ее принесли в дом 20 в Денежный переулок, где Алла Евгеньевна и прожила до 1958 г. Рядом, в Сивцевом Вражке был детский сад, а в Плотниковом переулке — школа (дом 19/32) и булочная — сюда она каждый день бегала за «батоном и полкило черного». В Гагаринский переулок она ходила в керосиновую лавку и в душ, располагавшийся в небольшом деревянном сарайчике напротив керосиновой лавки, а в баню приходилось ходить далеко, на Усачевку. На Собачью площадку ее водили в детскую поликлинику.

…Наша семья жила в огромной коммунальной (30 человек и 1 туалет!) квартире на улице Веснина (теперь это снова Денежный переулок) в доме 20, кв. 1. Позже, в 2002 году дом был реконструирован. Но я успела его сфотографировать до сноса (Фото 1):

Фото 1. Уже пустой и заброшенный дом № 20 по Денежному переулку в 2001 г.

Этот дом являлся одним из последних свидетелей, помнящих наших предков. За тремя большими окнами со стороны улицы и двора была большая — метров 30 — комната с высокими потолками, разделенная при уплотнении в послереволюционное время шкафами на две части. В одной части — с тремя окнами на улицу и одним окном во двор — жила моя бабушка Софья Алексеевна Радомская (урожденная Баранова) со своим вторым мужем Сергеем Владимировичем Марковым, во второй части — семья сына Сергея Владимировича — Анатолия Сергеевича, который пропал без вести в войне 1941—1945 гг., а в этом «куске» комнаты осталась его жена с дочкой. Рядом с тремя большими окнами, выходящими во двор, видно два окна поменьше на первом этаже (Фото 2).

Фото 2. Дом со стороны бывшего парадного входа

Раньше эти окна выходили в холодную прихожую, с улицы было крыльцо с металлическим декором, за дверью крыльца — несколько ступенек деревянной широкой лестницы, ведущей в холодную прихожую. Дверь из этого помещения вела во вторую, уже теплую прихожую, а затем — большая парадная дверь в большую парадную комнату, которая была разделена на две семьи. А в теплой прихожей скромно и даже убого (впрочем, все было скромно и убого) жила одинокая дочь Сергея Владимировича. Почему-то именно у нее в «комнате» мы во время бомбежек Москвы заводили патефон, чтобы не слышать воя сирен и падающих бомб. Убежище мы все дружно игнорировали.

Направо от окон бельэтажа было еще одно окошко, за которым находилась малюсенькая комнатка с входом из большой разгороженной комнаты. Здесь жил со своей женой старший сын Сергея Владимировича — Владимир Сергеевич, тоже сгинувший в пучине войны очень скоро после ее начала. А три окна над крышей подвала (в подвале раньше была кухня, а в советское время жили дворники. Как же у них было темно и сыро!) была комната метров 18—20, где жил старший сын Софьи Алексеевны — Евгений Александрович Радомский с семьей, т.е. со мной и моей мамой.

Пристройка к дому с левой стороны была очень симпатичной террасой (Фото 3), через которую можно было спуститься по лестнице во двор.

Фото 3. Терраса и наши три окна на первом этаже. Вид на дом со двора

Через эту террасу ходили все жильцы дома, так как прихожая парадного входа служила жилой комнатой (Господи! Какое же издевательство над людьми!). Терраса была большая (Фото 4), огороженная деревянными резными перилами. Когда-то застекленная (еще в 40-х годах сохранились кое-где остатки деревянных рам), но затем просто обвитая диким виноградом, на ней было хорошо и уютно, мы с моей верной подругой Людмилой Гавриловной Малышевой любили на ней готовиться к многочисленным в то время школьным, а позднее университетским экзаменам. Наш дом и двор казались ей почти дворянской усадьбой, так как она жила в бараке, в котором вообще не было кухни, а удобства были на улице. И это на Плющихе, в центре Москвы!

Фото 4. На террасе дома мои родители и дедушка Амос Маркович Каш. 1948 г.

Рядом с террасой был сделан загончик для любимой первой и последней верной подруги — машинки «Москвича» 2102. Надо отметить, что других владельцев такого богатства как «Москвичонок», да еще с навесом ни в нашей коммуналке, ни в коммуналках окрестных дворов арбатских переулков не было!

На коммунальной кухне я, когда-то, на керогазе кипятила пеленки старшего сына.

На втором, антресольном этаже были небольшие комнаты с низкими потолками, где когда-то жила прислуга и, наверное, дети, а потом — советские рабочие и служащие, которые тоже ходили через первый этаж и через ту же дверь, выходящую на террасу. Словом, топали по нашим головам.

Трудно, очень трудно было жить в этой взрывоопасной смеси представителей классов рабочих и крестьян и межклассовой прослойки — интеллигенции. Особенно тяжело было вторым: «В Москве все по-старому. За стеной хрипит патефон, у Тольки ревет приемник, у нас в комнате адский холод» (из письма наших родственников в Ленинград, где мы с мамой были в марте 1938 г.) А дети как-то приспосабливались друг к другу, находили общий язык, вместе гоняли мяч и лазали по заборам. Даже часто складывалось простое советское семейное счастье из абсолютно разных людей, непонимающих друг друга и от того страдающих всю жизнь, а чаще разбегающихся в свои разные несовместимые миры.

В доме было много печей, покрытых белыми с голубыми каемками изразцами. Печи мы топили до самого переезда в 1-ый Щипковский пер. в 1958 г. В нашей комнате печь была простая, а в парадных комнатах (залах) даже фигурные и декорированные.

В семейном архиве среди старых довоенных писем сохранился документ, датированный 1933 годом и выданный, вероятно, жильцу — ответственному за порядок в доме (раньше были такие ответственные в каждом доме, каждой квартире) под названием «Трест Мосгортоп». Это — заявка на печное отопление дома №20, которая несет в себе много информации о доме: количество жильцов, квартир, их метраж, размер кухонь, количество голландских печей, времянок и плит (в нашей квартире была 1 (одна!) плита на всех) и т.п. Из этого документа видно, что в доме под номером 20, состоящем из трех строений, было 8 квартир общей площадью 713, 66 кв. м, из них кв.№1 — 193, 28 кв. м и т.д. Между этими тремя двухэтажными домами был большой двор, а за домом, расположенным в глубине двора, был проход, длинный, темный и сырой, через который мы выходили в Плотников переулок — в булочную, за керосином, в душ, в поликлинику для научных работников, куда была прикреплена моя мама. А в соседнем доме (№ 22) долгое время располагался медицинский вытрезвитель, и мы, «дети Арбата» слышали вопли энергично сопротивляющихся пьяных москвичей.

Во дворе росли тополя, и еще помню много «золотых шаров» и сирени. «Золотые шары» мы даже привезли на дачу и они долгие годы цвели на нашем садовом участке.

Тополя срубили, а заборы между домами унижтожили во время войны, чтобы освободить место для аэростата, которые со всех дворов поднимали в воздух на металлическом канате во время бомбежек для преграждения пути немецким бомбардировщикам. А на чердаке дома мы помогали тушить «зажигалки», засыпали их песком, который был заготовлен в мешках и ящиках и хранился здесь же, на чердаке.

История владения, на котором расположен дом — деревянный на каменном фундаменте — прослеживается по архивным и справочным документам за период после 1812 года до 1915 г.

Когда именно и при каких владельцах был построен дом, проследить не удалось. После войны 1812 года эти земли, включая и соседний дом 22, принадлежали Свечиным; 30—40-е гг. ими владел статский советник граф Каховский (был в ссылке в России), 50—60-е годы — дворянин Либавский; 60-е годы — штабс-капитан Бакин; в 70-е годы землю покупает Языкина, в конце 70-х годов землю приобретает молодой юрист Михаил Петрович Сальков, затем земля и, вероятно, дом, переходят по наследству его вдове, во всяком случае в 1911 г. («Вся Москва») дом числился за Киселевой Варварой Фирсовной, а затем за Е.В. Грамотиной, происходящей из купеческого рода и ставшей впоследствии женой статского советника дворянина Грамотина (?). Она и была последней владелицей дома и земельного участка.

Поскольку уже в 20-е годы в доме значительную часть комнат занимала семья С.В. Маркова, можно предположить с большой степенью вероятности, что он снимал ещё до революции весь дом и жил там со своей большой семьей до тех пор, пока советская власть его не потеснила и подселила к нему многочисленных соседей из разных классов и прослоек.

В октябре 1941 года мы вынуждены были покинуть Москву (немцы были уже близко к Москве), так как Мосэнергопроект, где работал мой отец, эвакуировали на Север, в г. Котлас, и его сотрудники вместе с семьями в переполненном людьми и вещами поезде двинулись подальше от фронта.

Бабушка Москву не покидала, пережив все паники и бомбежки в этом доме. Мы незаконно вернулись в Москву уже летом 1942 года, и до самой ее смерти мы провели эти страшные дни рядом. Хорошо помню, как она учила меня вязать крючком варежки для отправки на фронт мерзнущим солдатам. Она работала в артели надомницей, вязала носки и варежки, и я ей помогала — вязала варежки, а она — носки. Носки я вязать так и не научилась, а варежками снабжала всю семью и даже подруг и в войну, и в послевоенные годы. За работу в артели бабушка получала не иждивенческую, а рабочую (может быть служащую — по ней продуктов выдавали поменьше) карточку. Как я узнала много позже, свой паек она отдавала детям (а основным «дитем» была я, так как жила рядом), а сама настолько ослабла от голода, что не могла уже вставать с постели и умерла от истощения в 1943 году.

Дальнейшая судьба нашего дома в Денежном…

Да, я успела бросить последний взгляд на родной дом и даже оставить его фотографии для последующих поколений (Фото 1).

Когда в конце августа 2002 г. я оказалась в этих местах, то, к моему великому огорчению, я увидела вместо дома пустое место, огороженное забором (Фото 5):

Фото 5. Пустырь на месте старого дома

На заднем плане видны дома, расположенные на другой стороне переулка, со стороны которого висела доска с надписью: «Реконструкция (воссоздание исторического строения в несгораемых конструкциях)» (Фото 6):

Фото 6. Доска на заборе вокруг строительной площадки на месте дома

Оказывается, дом был разрушен и снесен с лица земли еще в июне 2002 г.! Все-таки добрались и до него, несмотря на то, что дома в районе старой Москвы ломать вроде бы прекратили — только реконструкция и реставрация. Но это действо тоже назвали «реконструкцией»! Снос дома до основания и создание нового расширенного котлована называть реконструкцией — это что-то новенькое. Тем более, как следует из надписи, историческая ценность этого дома признана официально, зафиксирована в документах Главного управления по охране памятников. Звоню архитектору, наивно предлагаю ему фотографии дома и мои познания о нем времен 40—50-х гг. Он очень заинтересовывается, просит встречи со мной, предлагает отдать ему фотографии, так как подобные вещи его очень интересуют лично как архитектора. Но... для «реконструкции» дома они не нужны, так как дом будет только очень приблизительно напоминать то «историческое строение», которое было на этом месте: размер его будет больше снесенного, вместо террасы будет выступ — ризалит с арочным большим окном на втором этаже, вход будет с другой стороны и т. п. Не нужны — так не нужны, пусть мои фотографии останутся в моем архиве, а не переходят в его личную коллекцию. Встреча не состоялась. Дом «реконструирован» без моей помощи.

На доске указан срок окончания строительства — декабрь 2002 г. Еду в Денежный переулок с фотоаппаратом, чтобы зафиксировать результаты «реконструкции». Но работа не закончена.

На следующей фотографии (Фото 7) то, что красуется теперь на месте нашего любимого дома — «исторического строения».

Фото 7. Дом после реконструкции. 2004 г.

Хотя в чем была ценность его для истории? Владельцы — люди не столь известные, архитектура довольно скромная... А посмотрите-ка, что сооружено на месте террасы! (Фото 8)

Фото 8. Современное сооружение на месте террасы

Вторым родным районом Москвы была улица Плющиха. Вернувшись из эвакуации, мы жили в Земледельческом переулке у дедушки Амоса Марковича, так как наша комната в Денежном переулке была занята жильцами, временно переселенными в нашу коммуналку из разбомбленного дома во дворе. Потом мы вернулись в Денежный переулок, где и прожили до 1958 г.